Для респектабельной (или считающей себя таковой) части политологического мейнстрима в России любая ассоциация с геополитикой в постсоветские годы стала почти неприличной. В какой-то степени такое отношение к ней закономерно. Под «шапкой» геополитического метода часто можно было обнаружить историков-любителей, бывших боевых и штабных генералов или недавних сотрудников специальных служб, нашедших себя в университетской аудитории. Большинству из них, накопивших громадный багаж практических знаний и опыт реальной, полевой аналитики, требовалось «посвящение» в академическую науку, по возможности – облегченное. Неудивительно, что именно геополитика привлекала понятным алгоритмом инициации в новую профессию. Для подлинных знатоков истории и философии политики предельное и воплощенное в разного рода геополитических построениях 1990-х годов огрубление политологии казалось диким и вызывающе невежественным.

Иное дело – западноевропейское (прежде всего французское) и чуть в меньшей степени американское сообщество политологов. И во Франции, и в США геополитика в традиционном, историческом ее понимании решительно отринута как дискредитировавшая себя форма псевдонаучного обоснования политики и идеологии агрессивного экспансионизма великих держав. Однако рядом с такой «неправильной» геополитикой стала вырастать довольно мощная и разветвившаяся школа «новой геополитики» (Дж. Агню, А. Климан, К. Доддс, Ф. Келли), в значительной мере отошедшая от узкой политизации географии и обратившаяся к новым объяснительным детерминантам политического поведения государств на международной арене.

Наметившийся поворот к расширению предметного поля и методологии геополитики понятен. Классическая (или «вульгарная») геополитика в самом деле подкупает простотой предлагаемых объяснений, линейностью причинно-следственных зависимостей, лапидарностью своей теоретической структуры. Оппоненты упрекают ее за те же качества, но разоблачают их изнанку – упрощенный и одномерный редукционизм. Одно обстоятельство, между тем, существенно. Немецкая, а затем и английская геополитические школы возникли как реакция не столько на обоснование идеи противоборства держав суши и моря, сколько на поиск в политических действиях государств фундаментальных факторов, первооснов, архетипических моделей, обобщение которых в форме универсальных законов, действующих поверх времени и пространства, способно приблизить нас к постижению скрытого за стенками «черного ящика» содержания внешнеполитического процесса.

Новая геополитика, как и более старая, ее исходная ипостась, ищет в политике фундаментальные силы, но уже не сводит их только к географии. Обсуждению современного состояния геополитики как научной дисциплины, в которой как в философской призме преломляется и аналитически осмысляется история международных и межцивилизационных отношений был посвящен состоявшийся в Фонде ИСЭПИ круглый стол «Геополитическая идентичность России».

Несколько слов о причине встречи. Под эгидой и при поддержке ИСЭПИ была собрана и опубликована в виде цельного тома рукопись основного труда Вадима Цымбурского в области политической науки – его докторской диссертации «Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII – XX века».

Проделана без преувеличения гигантская работа по расшифровке, обработке и систематизации трудов Цымбурского о российском геополитическом проекте. По словам одного из участников обсуждения профессора НИУ ВШЭ Михаила Ильина, благодаря усилиям Института и прежде всему личной вовлеченности главных вдохновителей этого начинания – Дмитрия Бадовского и Бориса Межуева – получили завершенный «корпус текстов Цымбурского о российской геополитике», позволяющий составить о нем полное представление и использовать для осмысления, критики и развития. Уже сейчас не вызывает сомнений то обстоятельство, что получившееся произведение станет центральным элементом нового российского дискурса о геополитике.

Геополитический проект России развертывается Цымбурским в исторической ретроспективе нескольких столетий. Работы мыслителя – пример той самой новой геополитики, где главным оказывается не столько пространство географии, сколько пространство культур и цивилизаций, в конечном счете, ценностей и смыслов, историко-культурной сущности государств и стереотипов их взаимодействия.

 Философия и этика политики, при всей их важности для политологии, образуют лишь один из пластов интерпретации. Едва ли не более существенна практическая применимость знания. Вопрос, следовательно, следует поставить о том, как дискурс о пространственной идентичности государства влияет на стратегию и тактику внешнеполитических действий страны, и как геополитическая картина мира способна объяснить и предсказать эволюцию международного устройства.

Обращение к Цымбурскому в этом смысле крайне своевременно. Один из его центральных посылов заключается в том, что в отношениях России и Европы нет и не было места для субъективного выбора политиков. Принадлежность России к Европе есть результат действия в строгом смысле геополитических сил, когда великие державы подчинены глубинным законам пространственной организации. Этот вывод принципиально близок исконному архетипу геополитического миропонимания – нацеленности на поиск в политике устойчивых и повторяющихся механизмов реализации социальных закономерностей.

Ключевая задача политической науки и вызов для нее, стало быть, состоят в том, чтобы понять действие этих сил. А применительно к России – определить, как геополитическая логика международных взаимодействий помогает нам выявить основные векторы взаимного геополитического тяготения России и Евро-Атлантики (Запада), а также их взаимоотношений с Востоком, и, сообразно этому, скорректировать российскую внешнеполитическую доктрину.

Сказать, что ответы на этот вопрос в готовом виде предложены Цымбурским, – будет очевидным лукавством. Создавая свою геополитическую модель, сам он был движим прежде всего стремлением совместить в ней реальность геополитической катастрофы, пережитую Россией после распада СССР, с ее преемственностью по отношению к собственной истории и не изменившимся геополитическим (иначе – пространственно-политическим) мироощущением, которое продолжало жить в почти неизменном виде, но уже в новых географических границах. В основе ее метафизических борений – примирение флуктуаций российской географии с незымблемостью ее евразийской цивилизационной миссии.

В известном смысле метатезис Цымбурского о будущем российско-западных отношений умеренно пессимистичен. Философ убежден в том, что попытка сблизиться с Европой в момент ее суверенизации и децентрализации исторически приводила и в будущем вновь приведет к спазму консолидации Европы на антироссийской основе. Отсюда вынесенная на обложку цитата: «Великий Лимитроф должен использоваться в той же функции, какую он приобрел в 1990-х: он должен служить поясом безопасности России, предотвращающим ее контактное соприкосновение с центрами силы, сложившимися на платформах соседних цивилизаций».

Цымбурский, вслед за классиками цивилизационного подхода, полагал, что всплески конфликтности наиболее вероятны по линиям цивилизационных разломов, и России следует обеспечить ту стратегическую глубину, которая дает возможность контактов с иными цивилизационными сообществами через посредство лимитрофных государств. Таково, в самом первом приближении, значение и смысл метафоры «острова России».

Положения Вадима Цымбурского способны вызывать и вызывают сомнения и возражения. Одна из возможных линий критики – теоретическая неудовлетворенность имплицитной «одухотворенностью» пространств в его модели геополитики. Сопряжение геополитики как школы, стремящейся отыскать фундаментальные «объективные» законы, со школой культурно-цивилизационной политики, облекающей мировое взаимодействие в заряженное смыслами взаимодействие образов и идеологем – сущностно противоречиво.

Вместе с тем частый упрек геополитикам в упрощенчестве можно обернуть им на пользу. Возрожденная реабилитированная геополитика должна, как и исходная ее версия, стремиться к выявлению фундаментальных детерминант международной политики, к которым сегодня, помимо географии, можно и нужно относить экономико-демографический и шире комплексный материально-силовой потенциал государств.

Поможет ли это попутно разрешить извечный вопрос о цивилизационной принадлежности России? Вопрос, ответ на который ищут и геополитики. Полагаю, поможет. Соотношение и соразмерность страновых потенциалов формирует базовую материальную структуру региональных и трансрегиональных подсистем и подсказывает, в каком из региональных «балансов» вклад и участие того или иного государства является структурообразующим. В случае современной России ее комплексный потенциал дает ей возможность реального влияния и участия в европейских делах в силу сопоставимости ее потенциала с потенциалами других европейских государств, чего не скажешь об Азии. Подобный вывод соответствует геополитическому архетипу, поскольку фокусирует внимание на фундаментальных материалистических основаниях политического поведения. Но самое главное – он позволяет прояснить вопрос о цивилизационной принадлежности России, решение которого посредством «культурно-цивилизационной» геополитики принципиально невозможно.

Вадим Цымбурский демонстрирует нам пределы и возможности геополитического анализа, а также резервы и тупики соответствующего ему теоретико-методологического подхода. Философско-методологическое наследие Цымбурского, и без того очевидное, благодаря появившейся работе станет предметом длительного и разностороннего анализа. Уверен, что появление этой публикации придаст мощный импульс формированию в отечественной политологии обновленной школы российской геополитики в целом, центральное место в которой по праву будет занимать «школа Цымбурского».